Сразу извиняюсь, что оченьмногабукафф )) Но уж очень мне этот рассказ понравился, не смогла удержаться, чтоб не поделиться с вами.

Как мы усыновили ребенка
автор Матроны.ру дата 29.12.2011

Часть 1. До.

Я не помню, кто из нас с мужем первым заговорил о нашем отношении к усыновлению. Точно так же я не помню, кто из нас предложил не просто расписаться, но обвенчаться. Такое ощущение, что эти мысли пришли к нам обоим одновременно и каким-то совершенно естественным образом.

- А как ты относишься к тому, чтобы усыновить малыша?

- Очень хорошо.

- Давай так и сделаем?

- Давай.

Вот примерно такой разговор произошёл между нами около одиннадцати лет назад. Было нам обоим тогда чуть за двадцать, будущий муж постарше, я — помоложе. Решили, что вот родим одного-двух и обязательно ещё усыновим. От того решения двух юных и неопытных до первого шага — целая жизнь.

С рождением собственных детей не заладилось. Врачи, как это часто бывает, разводили руками, отправляли на всё новые и новые обследования и не понимали, в чём дело. А нам ОЧЕНЬ хотелось, чтобы в нашем доме были дети. И мы старались. Исправно ходили по разным клиникам, выполняли процедуры, снова сдавали анализы и снова не получали ответа на самый страшный для нас вопрос: «А есть ли хоть какая-нибудь надежда?»

Почти все врачи сначала занимались нами с энтузиазмом, потом, когда становилось понятно, что вроде бы всё в порядке, а детей нет, рвение сменялось разочарованием. И почти все в итоге говорили: «Божья воля». Мы и сами это понимали. Именно так, разыскивая свою трудную, скрытую тропку на пути к родительству, мы и пришли к Богу. Нет, верили мы и раньше. Не зря ведь венчались, не из-за того, что модно. Просто чувствовали, что по-другому не можем. Но были абсолютно не воцерковлены. Так, не прихожане, а «захожане», по меткому выражению о. Андрея Кураева.

Чего только не было за эти годы. Сколько раз было ощущение, что дальше жить просто невозможно (тяжело было нам, грешным, принять крест бесплодия). Сколько раз нас спрашивали: «А когда же деток заведёте?» Заведёте… Я очень хотела бы попросить тех, кто читает эти строки, прежде чем задать знакомым вопрос: «Что это вы с детьми не торопитесь?», остановиться и подумать, а вдруг у них такая же страшная беда, как была у нас? А вдруг души этих людей – одна сплошная открытая рана? А вдруг они держатся из последних сил? Давайте беречь и жалеть друг друга.

Через пару-тройку лет, видя наши нежные, добрые, глубокие отношения, люди стали догадываться, что детей нет не просто так. Стало ещё хуже. Мне, как и многим другим в такой ситуации, говорили: «Ну, роди от другого! А мужу и знать не обязательно». И очень удивлялись, когда в ответ слышали: «Нет. Это даже не обсуждается». Начальник мужа (хороший, кстати, человек, который нам потом неоднократно помогал) спросил его лет через шесть после нашей свадьбы: «Да что ты с ней живёшь? Родить она тебе не может. Любишь что ли так сильно?» Муж ответил: «Да. Люблю». С тех пор начальник, жизнерадостный циник из мажоров, к мужу моему неожиданно проникся симпатией и доверием, вопросов глупых больше не задавал, зато стал помогать, устраивать нас в различные клиники, знакомить с хорошими врачами.

Врачи были, действительно, хорошими. К одному, пожилому, настоящему зубру, у которого училась половина гинекологов Москвы, я ходила почти три года. Замечательный дядечка вскоре стал мне по-дружески «тыкать», в коридоре громогласно спрашивать: «Явилась? Ну, молодец-молодец!» и довольно посмеиваться при моём очередном появлении на пороге его кабинета. Но однажды весной, увидев меня в дверях, не выдержал: «Да что ж ты всё ходишь и ходишь? Все те, кто с тобой одновременно пришёл, уже или родили или собираются!» Я развела руками: «Простите…»

Больше я к нему не ходила. Не обиделась — на него невозможно было обижаться, такой чудесный, знающий, понимающий человек. Но стало так жаль его, немолодого, опытного, признанного авторитета, вынужденного ломать голову над нашей проблемой, невозможно было видеть, как после очередного курса лечения непонятно от чего он в бессилии снимает очки и устало потирает переносицу.

Потом была другая врач, молодая, решительная. Она тоже проверяла нас вдоль и поперёк и вынесла вердикт: «Вполне здоровы, есть незначительные болячки, но сейчас они у всех, а люди-то рождаются! Будем делать ЭКО» (если вдруг кто-то не знает, это «оплодотворение в пробирке»).

И пошли мы с этим вердиктом к нашему духовнику…

Тут я вернусь на пару лет назад, потому что обойти вниманием нашего необыкновенного батюшку никак не могу. Появился он в нашей жизни случайно… Хотя о каких случайностях я, верующий человек, говорю? Промыслом Божиим, конечно, а не случайно.

Однажды мой муж поздним субботним вечером шёл по рабочим делам (он тогда работал сутками) и зашёл в маленькую церковь в самом центре Москвы. Зашёл, удивившись, что так поздно, а двери ещё открыты. В храме никого не было, кроме батюшки. Они разговорились, муж неожиданно для себя рассказал о нашей беде, обо мне, о том, как тяжело переживаю я свои страшные прошлые грехи и как хочу и боюсь идти к исповеди. Батюшка выслушал и велел обязательно приходить вдвоём. Муж вернулся домой потрясённым до глубины души. Такой доброты, такого внимания и желания помочь он ещё не встречал. Так мы и нашли своего духовника, так и воцерковились. Не сразу, по чуть-чуть… Но дорогу осилит идущий.

И вот три года назад с вердиктом «ЭКО» мы пришли к нашему батюшке. Мы знали, конечно, что к «пробирке» священники относятся неоднозначно, скорее отрицательно, чем положительно, но даже среди наших знакомых были те, кого их духовник благословил на такой шаг. Наш добрый, понимающий, очень «продвинутый» (в лучшем смысле этого слова) батюшка внимательно выслушал, посмотрел на нас с болью и любовью и твёрдо сказал: «Нет». Всё. Двери захлопнулись.

Тяжело было пережить, но пережили, смирились. Тогда в очередной раз встал перед нами вопрос об усыновлении. Мы никогда о нём и не забывали. Но оказалось, что сказать — это одно, а сделать — совсем другое…

Часть 2. Маленькими шажками к счастью.

А давай?!

- А давай?!

- А давай!

И пошли мы опять к батюшке. Батюшка выслушал и сказал: «Подождите пока, подумайте». И это было нелегко пережить – хотелось-то сразу, скорее, без задержек, ожиданий и размышлений. Торопыги маловерные. Но и это пережили. Думали, потихоньку собирали информацию. Столкнулись с тем, что много рассказов об опеке, попечительстве, а об усыновлении (для нас существовал только этот вариант) сведений гораздо меньше.

Самыми важными и интересными были для нас рассказы реальных усыновителей. Их я зачитывала «до дыр», пытаясь за скупыми строчками понять, увидеть реальную жизнь. Эти неизвестные мне люди, родители-усыновители, стали для меня поддержкой и опорой. Их рассказы – тоненькой ниточкой, за которую я судорожно цеплялась. Поэтому и пишу сейчас. Ведь всё, что можно найти в Интернете на эту тему, уже достаточно старое. Может, кто-нибудь сейчас проходит нелёгкий путь от робкого «А давай?» к первым шагам. Может, кому-то хоть чуть-чуть поможет и наша история. Если так — мы будем счастливы.

Во время очередной исповеди батюшка неожиданно спросил мужа: «Ну что подумали, решились? Тогда начинайте! Вот сейчас вы готовы». Мы опешили, покопались в себе на предмет обнаружения увиденной батюшкой «готовности» и начали.

О сборе документов написано много. Наша история в этом смысле вполне заурядная: не очень легко, не очень быстро, но и без особых проблем. Единственное, что хочу отметить, это отношение врачей. Почти все те, к кому мы приходили, чтобы нам дали медицинское разрешение, сначала внимательно читали запрос, потом удивлённо замолкали на минуту, а потом начинали радостно улыбаться, расспрашивать нас и всячески поддерживать. Лишь из пары кабинетов мы выходили без ободряющего: «Удачи! С Богом!»

Не менее уважительно отнеслись к нам и в милиции, что тоже поразило.

Пока собирали документы, Господь послал нам встречу с девушкой, которая имела выход на волонтёров, работающих с больницами и детскими домами. Это нам потом и помогло. А девушка эта стала нашим верным другом.

Совершенно неожиданно, когда документы были ещё в стадии сбора, позвонил наш батюшка и рассказал, что в одном из небольших городков на северо-западе страны, почти у границы, есть мальчик, которому через месяц четыре года. Мама им не занималась, пила, он был совершенно заброшен, его забрали и поместили в приют. Ему очень нужны родители…

Мы в ступоре: хотели-то крохотную девочку, а тут мальчик! Большой, который помнит свою родную маму! Переночевали с этой новостью и решились: ведь батюшка советует, да и зовут малыша как моего мужа.

Накупили сладостей, чтобы привезти детишкам. Наутро, перед дальней дорогой, собирались купить фруктов. Утром позвонил воспитатель из приюта: «Ребята, не приезжайте. Вчера был суд и мальчику не дали статус и не факт, что дадут вообще. Мы с опекой бились, как могли, но прокурор сказал, что ребёнок может и в приюте жить, нечего ему семью искать»…

Очередная стена перед нами. Врезались, стекли с этой стены. Обнялись, погрустили, помолились. Пережили и это. Хотя в душе до сих пор этот малыш живёт. Знаем, что статус ему всё-таки дали и его забрали хорошие люди. Мы, к сожалению, узнали об этом поздно, а то с радостью взяли бы к себе… Ну, на всё воля Божья.

Продолжили собирать документы. Работники опеки сначала общались с нами сухо, отстранённо. Не мешали, конечно, но и не очень-то помогали. Наконец, документы собраны! Спрашиваем: «Куда дальше?» В нашей опеке прохладно отвечают: «У нас детских домов на территории нет. Обращайтесь в региональный банк данных или ищите сами». Позвонили в банк. Записали нас на приём через полторы недели. Подошёл назначенный день, поехали, трясясь и страшась невероятно.

Выясняется, что в тот день мы только напишем заявления, а приехать, чтобы посмотреть сведения о детках, можно будет лишь через месяц с лишним. Я потрясена. Муж, бледный и расстроенный, смотрит на меня и не знает, что сказать. Медицинские документы действительны лишь три месяца, месяц уже прошёл. То есть у нас времени всего ничего.

На следующий день я села к телефону и начала обзванивать опеки Москвы и области. Отвечали почти чётко через одну: где-то по-доброму, с желанием помочь, но там обычно не было детских домов и домов малютки, а там, где детки были — хамили. Удивительно, но говорили, что деток почти не бывает, что у них из своих желающих очереди и что нам нечего к ним обращаться. Приходилось деликатно напоминать, что мы имеем право взять малыша хоть из Владивостока или Калининграда. Сразу затихали, начинали говорить вежливее. В нескольких местах разрешили приехать.

Теперь опять вернусь немного назад. Я уже рассказывала, что мы нашли выход на девушку-волонтёра. Я списалась с ней по Интернету. Вера ответила сразу и с большим желанием помочь. Пока мы собирали документы, я держала её в курсе дела. Наконец, она сообщила, что в её подшефной больнице родился мальчик, от которого отказались. Но его перевезли в реанимацию в другой городок, да и статуса у него ещё нет. Больше никого не было.

После поездки в банк, поняв, что самим найти малыша очень нелегко и что ждать месяц до назначенного дня мы не в состоянии, я опять написала этой девушке. Оказалось, что того мальчика так никто брать и не захотел, зато ему дали статус. Вера созвонилась со старшей медсестрой отделения, где лежал малыш, и попросила разрешения дать нам её телефон.

Позвонили мы этой славной женщине… Это мы, конечно, потом узнали, что она славная, настоящая подвижница, самоотверженная и готовая помогать всем, чем сможет, а пока услышали лишь заполошный голос в трубке: «Приезжайте, конечно! Только я сегодня уезжаю на три дня. Звоните в субботу вечером после восьми или в воскресенье!» И трубку бросила. Всё набегу, всё скороговоркой. С трудом поняли сказанное. Как в субботу после восьми?! Как в воскресенье?! У нас же только рабочий телефон! Ну… В воскресенье — так в воскресенье.

Позвонили в субботу: «А Валентины Павловны нет! Позвоните завтра».

Как мы пережили воскресенье — до сих пор понять не можем. Сейчас, спустя полтора года, осознаём, что всё происходившее тогда можно объяснить только постоянной, нежной, заботливой помощью Господа, Пресвятой Богородицы и всех святых Его, которым тогда молились постоянно. Восемь вечера воскресенья. Мы надоели своими звонками всем медсёстрам отделения. Валентины Павловны всё не было. Несчастные донельзя, измученные ожиданием, решились позвонить девушке-волонтёру и попросить номер мобильный Валентины Павловны. Вера не удивилась нашему звонку, дала телефон и пожелала удачи. Звоню. «Абонент не отвечает или…» Сидим на кухне: я с ногами на стуле, мерно раскачиваюсь под свои невесёлые мысли, муж, будто пружина, напряжённый и молчаливый. Звоню ещё раз буквально через пять минут.

- Алло!

- Валентина Павловна, это по поводу малыша… Вы помните, мы договаривались, что я позвоню?

- Помню, конечно! Приезжайте!

- Как? Сейчас же половина девятого вечера.

- Ну и что! Приезжайте!

Мы оторопели окончательно, позвонили родителям и сообщили, что едем к малышу. Родители были в шоке. Мы поехали.

Февраль. Снегопад. Темнота. Едем по шоссе от Москвы к маленькому подмосковному городку. Молчим, потому что непонятно, что говорить-то?

В городке нашли больницу. Огромная территория, заросшая соснами, сугробы, редкие фонари и штук пятнадцать корпусов. Никакой охраны, никакой схемы, спросить, где детский корпус, не у кого. Наконец, выловили какого-то дядечку. Дядечка популярно объяснил, удивлённо глядя на нас. Ещё бы! Половина десятого вечера. Воскресенье. А пара всклокоченных существ с перекошенными лицами ищет детский корпус. Спасибо Вам, дядечка! Вы нам показали дорогу к нашему счастью.

Но вот и корпус. Несколько раз обежали его вокруг, передёргали все двери подряд — заперто. Позвонили Валентине Павловне (слава создателям мобильников!), она объяснила, как её найти. Полезли через сугробы к неприметной двери, снег у которой не чищен, кажется, с начала зимы. По пути, пыхтя и отдуваясь, я рассказывала мужу то, что узнала о Валентине Петровне от девушки-волонтёра. Муж скептически произнёс: «Неужели в медицине ещё есть такие люди, которым не всё равно?»

Дверь открылась и на пороге возникла маленькая женщина в белом халате. Глаза невероятно добрые, ясные, лицо всё в солнечных морщинках: «Приехали?! Ну, слава Богу!» Я гордо покосилась на мужа: мол, видишь, какой человек! Он удивлённо пожал плечами…

Встреча со счастьем

В больнице было тихо. Поднялись по лестнице. Полутёмный коридор. Прямо напротив поста — стеклянные двери. Нам сюда. Вошли на цыпочках.

Я не могу передать, что мы чувствовали тогда. Сердце колотилось где-то в горле, говорить было тяжело, руки ходили ходуном так, что невозможно было унять дрожь. В палате горел ночник, в огромной (как тогда показалось) детской кроватке лежал крохотный (это правда) свёрток и сопел, на бортике листок с датой рождения. Малышу месяц и три дня.

Валентина Павловна достала его и сунула в руки мужу. Муж вцепился в кроху не только руками, но и глазами. А я чуть не вскрикнула: малыш был совершенно невероятно, нереально, необыкновенно похож на моего любимого, самого лучшего на свете мужа. Так мы и увидели своего сына тёмным февральским воскресным вечером, почти в десять часов.

Пробыли мы у него около часа. Всё это время муж не спускал малыша с рук. Валентина Павловна рассказывала нам о мальчике, но больше расспрашивала о нас. Очень обрадовалась, узнав, что мы православные, воцерковлённые. Сама она тоже глубоко верующий человек. А мы не находя слов слушали её историю. Дети у этой необыкновенной женщины уже взрослые, а она посвятила (по-другому и не скажешь) свою жизнь чужим детям. Особенно таким — брошенным, ничейным. Возилась с ними с утра до ночи, при помощи девушек-волонтёров искала им родителей. И ведь находила! За последние годы из этой больницы почти ни один ребёнок не отправился в дом малютки! Большинство забирали в семьи. Если деток всё же никто не брал, то перед отправлением в дом малютки Валентина Павловна сама договаривалась с местным батюшкой и малыша крестили. Нашего кроху никто не хотел брать, информацию о нём уже отправили в региональный банк.

Когда пришло время прощаться, мы поняли, что вот сейчас положить малыша в кроватку, повернуться спиной и уйти отчего-то очень сложно. Перед уходом мы поставили в изголовье маленькую икону Иверской Божией Матери. Перекрестив нашего (да-да! нашего!) малыша, Валентина Павловна почти вытолкала нас из палаты, приговаривая: «Езжайте, ребятки! Вам ещё далеко ехать!»

На трясущихся ногах я спускалась по лестнице. Муж молчал. Вышли на улицу. Ветер гонял по дорожкам позёмку.

- Ну что? Наш?

- Наш.

- Но мы же девочку… На всё воля Божья. Значит, мальчик.

Когда мы ещё только ехали в эту больницу, всё уже было понятно. У нас сын. Вот этот, пока ещё неизвестный. Выбирать — это не для нас. А сейчас, после того, как мы его увидели, всё стало ещё определённей. Наш. Крохотный, с носиком пуговкой (немаленькой такой пуговицей) и глазами-щёлочками, с почти лысой головкой размером с крупный апельсин и аккуратными ушками. Наш. Самый любимый на свете.

Позвонили родителям. И те и другие первые несколько секунд поражённо молчали. Потом говорили одно и то же: «Мы его уже любим!»

Невыносимо долгая неделя

На следующий день понедельник. У меня выходной, у мужа тоже. Вскочив с утра пораньше, поехали в больницу. Утром здесь все было совсем по-другому. Сновали медсёстры, у поста стояла высокая женщина лет тридцати пяти — заведующая отделением. Сказать, что встретила она нас неласково — это ничего не сказать. Долго ругала за то, что мы без халатов и бахил (а мы, балбесы, об этом даже и не подумали), что не привезли разрешения из местной опеки… Мы покаянно молчали. Выпустив пар, заведующая отделением спросила:

- Что, и вправду собираетесь его брать? Ну, тогда слушайте!

Следующие полчаса доктор, вооружившись историей болезни нашего малыша, старательно нас пугала. Сообщила, что мама рожала в состоянии алкогольного опьянения, она вообще алкоголичка, но, к счастью, вроде бы не наркоманка. Что родился он недоношенным, всего кило девятьсот, рост 44 сантиметра . Здесь я, предварительно начитавшись умных книжек, задала вопрос:

- То есть у него получается вторая степень недоношенности?

Доктор оторопело посмотрела на меня, потом улыбнулась первый раз за всё наше общение и неожиданно мягко сказала:

- Всё-таки на границе с первой. Ближе к первой.

Девять дней наш малыш провёл в кювезе, потом лежал в реанимации. Оказалось, что у нашего сына масса болячек. Мы не удивлялись: были готовы и понимали, что доктор обязана нас «попугать». Поэтому ни обещанные гипоксическо-ишемические нарушения центральной нервной системы, ни гипотрофия 2 степени, ни спастическая кривошея, ни проблемы с тазобедренными суставами, ни возможные далеко идущие последствия, обрисованные доктором в цветах и красках, не могли уже ничего изменить.

Разговор происходил не где-нибудь в кабинете, за закрытыми дверями, а прямо на посту. По коридору ходили, невольно прислушиваясь к нашему разговору, заботливые, любящие мамочки со своими приболевшими детками. И когда заведующая отделением громко поинтересовалась: «Вы понимаете, что такое пьяные роды?», я втянула голову в плечи и покраснела, как будто это я рожала, предварительно напившись.

В конце разговора доктор ещё раз спросила:

- Вам всё понятно? Вы отдаёте себе отчёт, какого ребёнка хотите взять?

И тогда спросили мы:

- А вас, если бы это был ваш ребёнок, хоть один из этих диагнозов остановил бы, заставил бы отказаться от него?

Доктор опять удивлённо помолчала и ответила:

- Нет.

- Вот и нас нет.

В этот момент как будто кто-то включил свет, всё изменилось, и все сразу изменились. И доктор, и медсёстры радостно заулыбались нам, пообещали всяческую помощь, стали объяснять, что мы дальше должны делать.

В тот день мы были с нашим сыном не очень долго – надо было ехать в опеку и подавать документы на усыновление. В опеке с нами тоже сначала говорили очень сурово, пугали, объясняли, что бывают детки, которых они с радостью советуют взять, но наш сын – это не этот случай: очень уж маленький, слабенький, болезненный. Убедившись, что нас не переубедить, милая женщина-инспектор, которая занималась нами, вдруг сказала:

- Вы знаете, когда вы вошли, меня просто потрясло, как мальчик похож на папу!

Новоиспечённый папа довольно зарделся и потупился.

В этот и последующие дни мы много фотографировали малыша. Вечером я отправила фотографии своим родителям. Позвонила им. На другом конце к трубке и монитору компьютера «прилипли» мои папа, мама и младшая сестра, вернее, дедушка, бабушка и тётя.

- Хорошенький какой! Но крошечный! А носик большой!

- Да. Носик у нас знатный. Мне всё равно, какой у нас носик. Это наш сын и всё тут.

На следующий день мой муж работал, поэтому относить документы в суд отправилась я. Вооружившись подробной схемой, которой меня снабдила инспектор из опеки, я долго блуждала по сугробам среди старых зданий. Обшарпанные стены цвета горохового супа и запертая дверь в тот кабинет, где сидит секретарь. Надо дождаться, непременно отдать бумаги, а ведь в больнице совсем один лежит наш сын, и очень хочется не торчать здесь, а быть рядом с ним.

Наконец, документы я сдала (к счастью, весь пакет документов оказался собран правильно и никаких нареканий, чего я очень боялась, не было). На мой вопрос, когда же примерно можно ждать суда, секретарь задумчиво ответила, что через месяц-полтора. Выйдя из здания суда, я трясущимися руками набрала номер Ларисы Алексеевны из опеки и рассказала ей о результатах:

- Месяц-полтора? Не волнуйтесь, я сама этот вопрос решу.

Забегая вперёд, скажу: и решила! В четверг, когда я была на работе, она позвонила мне и сообщила, что суд назначен на ближайший вторник. То есть сына нашего мы впервые увидели в воскресенье, во вторник подали документы в суд, а ровно через неделю уже состоялось заседание!

В среду мы целый день по очереди были у сына: с утра муж, потом, когда он должен был ехать на работу, смогла вырваться я. Когда я шла по лестнице в отделение строгая медсестра поинтересовалась:

- А куда это вы, девушка, в неприёмные часы?

Не успела я раскрыть рта, как другая медсестра, из того отделения, где лежал наш сын, заулыбалась мне и ответила:

- Тихо-тихо! Не шуми, это мама к нашему отказничку! – после этого широко и радостно улыбались уже все, а я с трудом сдерживала слёзы: мама, я – мама! В спину мне медсёстры зашептали:

- Да ты что? Неужели берут? Точно?! Вот такого и берут?!

А «наша» медсестра, как мне показалось, гордо ответила:

- Берут. Уже документы подали.

В четверг, как я уже упоминала, мы узнали, что во вторник решится наша судьба. И все эти дни, вплоть до вечера вторника, было невероятно страшно было невероятно: мы боялись, что родители нашего малыша одумаются и заберут его (хотя, конечно, как нормальные люди мы понимали, что это, возможно, было бы огромным счастьем для них и малыша, но только не для нас), боялись, что судью не устроят наши документы и сына не отдадут нам, боялись… Да много чего ещё боялись!

Суд

Все выходные мы провели в закупках и обустройстве комнаты для сына. Во вторник утром, накупив подарков врачам, медсёстрам, представителям опеки (сразу оговорюсь, всё дарили после суда, а не до, ну, не могли мы не отблагодарить людей, которые были к нам так добры) взволнованные донельзя, поехали в суд. Перед заседанием заскочили к нашему сыну, он сладко спал и улыбался во сне. Валентина Павловна радостно зашептала: «Он с четверга улыбаться начал, как будто чувствует, что теперь не один!»

Наша помощница и заступница Лариса Алексеевна, инспектор из опеки, поехала с нами в суд. Это притом, что накануне она загрипповала и могла бы смело не выходить на работу. Но вышла, не оставила нас (даром, что с температурой под сорок!). Суд прошёл на удивление легко и быстро. Хотя был момент, заставивший нас замереть и поволноваться: оказалось, что на медицинских справках не хватает одной фразы, без которой они считаются неправильно оформленными. Судья и Лариса Алексеевна уединились в соседнем кабинете, о чём они говорили – не знаю, но через пять минут судья вышла и спросила, сможем ли мы подвезти эти справки, только уже в дополненном виде, к пятнице. Мы могли! В тот момент мы пообещали бы построить дорогу Москва-Владивосток и, что самое интересное, построили бы её, лишь бы нам отдали нашего сына!

Нелегко было, когда нам предоставили слово. Нелегко, потому что совершенно непонятно — а что говорить? Что мы уже своей жизни не представляем без нашего малыша? Что мы будем его очень-очень любить? Первой начала я. Не потому, что знала, что сказать, а потому, что предполагалось, что в силу профессии у меня лучше подвешен язык. Я смогла сказать только то, что мы с мужем очень любим друг друга и очень хотим детей. Что этот маленький мальчик нужен нам, а мы нужны ему. Что нам всё равно, что он слабенький и болезненный.

Судья спросила, не будут ли возможные болезни, которыми нас пугала доктор, впоследствии причиной для того, чтобы мы вернули малыша. Муж удивлённо посмотрел на неё и ответил:

- А как можно вернуть своего ребёнка?

После этого представитель опеки и прокурор сказали, что они не возражают против усыновления. Так наш сын стал нашим ещё и по решению суда.

Что нас ещё поразило? Да то, что в этом маленьком подмосковном городке работают люди, которые действительно хотят помочь и детям, ждущим своих родителей, и родителям, ищущим своих детей. Ещё раз повторюсь, что с того момента, когда мы впервые увидели нашего сына и до того вечера, когда мы привезли его домой, прошло девять дней, причём три из этих девяти дней были выходными. Суд могли бы назначить через месяц или даже больше, но назначили очень скоро. Инспектор могла болеть себе спокойно и не ехать с нами в суд. И тогда судья могла бы «завернуть» наши неправильно оформленные медицинские справки. Хорошие, добрые, неравнодушные люди и Божья помощь — вот секрет нашего счастья.

И ещё. По закону после заседания мы должны были ждать ещё десять рабочих дней, чтобы получить решение суда на руки и уже с ним забрать нашего сына из больницы. Но нам разрешили увезти его домой в тот же вечер! Чудо? Конечно, чудо!

Домой

Мы отвезли несчастную больную Ларису Алексеевну домой. А после этого поехали, нет, полетели, в больницу. У ворот нас уже ждали наши родители, взволнованные, испуганные, с цветами.

Нашего сына одели, дали нам последние инструкции и высыпали провожать на крыльцо почти всем отделением. Валентина Павловна плакала. Моя сестра перевесилась через моё плечо и нахально попросила:

- Дайте мне носик моего племянника посмотреть! Ой, какой хорошенький носик! Оль, ты снимать совершенно не умеешь. Это ж надо так фотографировать, чтобы такой сладенький носик выглядел на фотографиях настоящим носярой!

Все засмеялись.

Уже наступили сумерки, было холодно. Но медсёстры в лёгких халатиках стояли на крыльце, пока мы не вышли за ворота, и махали нам руками.

И мы поехали домой.

Часть 3. После.

С тех пор прошло полтора года. Очень счастливых, хотя и непростых.

Сразу скажу: было нелегко. У меня была пресловутая адаптация. А наш необыкновенный, добрый, самый лучший муж и папа на свете сразу и безоговорочно полюбил нашего сына. Я оказалась более слабым или просто менее хорошим человеком.

Андрюша, а назвали мы его именно так, был очень маленьким и очень слабеньким. Он плохо ел (да и сейчас тот ещё едок), до пяти месяцев мучился животиком и целыми днями обитал у меня на руках, потому что так ему было легче переносить колики. Но не это было сложно. Мне долгое время казалось, что я не люблю его или, по крайней мере, люблю не так сильно, как любят родные мамы. Нет, он мне очень нравился, казался самым красивым, самым очаровательным и умненьким! Но мужа я любила явно сильнее. Если здесь вообще, конечно, уместно подобное сравнение. Мне мнилось, что я плохо понимаю своего малыша, что роди я его сама, я бы всегда знала, почему он плачет. Я страшно переживала, что наш мальчик лишён грудного вскармливания. Во время визитов в поликлинику я украдкой смотрела на других мамочек с детьми, и мне казалось, что вот у них-то полное взаимопонимание с малышами, вот они-то по-настоящему любят своих деток! Муж терпеливо слушал мои страдания и убеждал, что я отлично понимаю сына, что он уже очень привязался ко мне, что лишь со мной он такой спокойный и довольный. Я верила и не верила. Что поделаешь? Адаптация.

А потом я поделилась своими сомнениями с крёстной мамой Андрюшеньки и женой крёстного папы. Они обе, опытные мамы, верные подруги и помощницы, отругали меня, посмеялись и сказали, что у них после родов были точно такие же сомнения, и что своих детей они тоже полюбили не сразу и не сразу привыкли к ним, и что я обязательно буду хорошей мамой. Вернее, я уже и есть хорошая мама.

Прошло какое-то время. Однажды, разговаривая с сыном, я заметила, что у него как-то странно подёргивается уголок ротика. Я побежала к мужу и гостившей у нас тогда свекрови:

- По-моему, Андрюша скоро осознанно улыбнётся!

Свекровь засомневалась. А на следующий день сынок радостно и широко улыбнулся нам всем. Муж шепнул:

- Ну, и кто здесь его не понимает?

Потихоньку мы справились и с другими проблемами. Почти все обещанные болячки обошли нас стороной или оказались вполне перебарываемыми. Так, мы избавились от кривошеи при помощи массажа и регулярной смены положения в кроватке (клали по-разному по отношению к окну, чтобы сынок видел свет то с одной, то с другой стороны от себя). От тонуса тоже хорошо помогал массаж. Да и всё остальное оказалось не таким уж и страшным.

Да, в Андрюшиной карте до сих пор пишут грозные слова «поражение центральной нервной системы». Да, Андрюша некрупный, худенький. Но он замечательно развивается, делает всё то, что должен делать в своём возрасте и даже больше. Он невероятно общительный, улыбчивый, с удовольствием идет на контакт. Очень любит обниматься — переобнимал в парке, где мы гуляем, всех симпатичных ему малышей и их мам. Он уже вовсю болтает, пока не очень внятно, но мы его понимаем. А как настойчиво он осваивает звук «Р»! Любимые кричалки Андрюши: «кар-карр», «кря-кря» и почему-то «иго-го». Он таскает по всей квартире любимые книжки, суёт их нам в руки и требует: «Ти-тай!» При этом ему абсолютно всё равно, чем мы заняты в это время: моем ли посуду, готовим ли еду или чистим зубы.

За полтора года (спасибо Господу и Пресвятой Богородице) наш «болезненный» мальчик температурил и страдал от сопелек один раз, да и то всё прошло за три дня. И это притом, что на следующий день после того, как Андрюшу привезли домой, мы с мужем оба сильно заболели (видимо, заразились от Ларисы Алексеевны) и две недели ухаживали за сыном, шатаясь от высокой температуры, для надёжности нацепив по три повязки и стараясь дышать через раз.

Андрюшу мы, конечно же, окрестили вскоре после того, как забрали его из больницы. Стараемся почаще носить к Причастию (получается почти еженедельно). Он очень любит бывать в храме и с удовольствием слушает колокольный звон, а потом распевает на всю улицу: «Динь-динь! Диииинь! Динннь!» Дома я с умилением и слезами смотрю, как наш крохотный сыночек нежно-нежно целует иконы и свой крестик. В такие минуты моё сердце становится каким-то нереально огромным от любви. Да-да! Я его очень люблю. А гадкая адаптация закончилась и ничем не напоминает о себе. Я очень люблю своих мальчишек: и мужа, и сына. И меня постоянно переполняет чувство невероятной благодарности к Господу за всё — за непростые годы до Андрюши, за него, за то, что я жена такого мужа. За то, что мы православные. Слава Богу за всё.

Вместо послесловия

Мы подружились с Ларисой Алексеевной и представителями своей опеки, которые вначале отнеслись к нам сухо и отстранённо. Это замечательные люди, которые теперь встречают нас, когда мы приходим по каким-то делам, как родных. В нашей опеке моему мужу вообще как-то сказали:

- Мы так полюбили вашу семью! Вашему сыну так повезло!

А мы считаем, что повезло нам — с Андрюшей и с людьми, которые нам помогают.

Прошу прощения, но я изменила имена людей, которые встретились нам на нашем пути к счастью. Потому что это скромные православные люди, не желающие никакой славы. Потому что они, наверное, помогая нам, не всё делали в рамках инструкций, правил и предписаний. По этой же причине я не называю город, в котором работают неравнодушные люди.

Я очень надеюсь, что наша история поддержит тех, кто стоит в начале своего пути к счастью. Дай Бог, чтобы у вас всё получилось. Наш малыш был далеко не самым сложным и проблемным, и ещё он был совсем маленьким. Поэтому нам было не так сложно, хотя и страшно. А ведь во многих семьях растут усыновлённые детки с серьёзными заболеваниями, и родители, честь им и хвала, совершают каждодневные подвиги, не видные никому. И есть семьи, готовые взять деток постарше, за худенькими плечиками которых, уже есть такой опыт, который и нас, взрослых, пригнул бы к земле. А родители берут этих деток и помогают им всеми силами. Перед такими людьми я просто преклоняюсь и испытываю по отношению к ним огромное чувство признательности – так важно осознавать, что живут среди нас настоящие подвижники, даже просто мысль о таких людях помогает мне жить, справляться с нашими проблемами и бороться с искушениями.

Мы прекрасно понимаем, что мы ещё только в самом начале долгого пути. Мы не знаем, что и как будет дальше. Но с нами наша вера и наш сын. Будем справляться с проблемами по мере их поступления и с Божией помощью, конечно.

Родителям нашего сына мы очень благодарны. Правда-правда, не лукавлю ничуть. Мне страшно подумать, что его могло бы не быть на свете, если бы мама сделала аборт. Я покрываюсь липким трусливым потом, когда понимаю, что она могла бы выбросить его, такого слабенького, в мусоропровод или оставить на улице в мороз, и тогда он бы не выжил… Да много ещё, что могла… А она выносила, как сумела, приехала, пусть и пьяная, рожать в роддом, не выкинула, а отдала. Так получилось, что отдала нам. Мне её безумно жаль, ведь рядом с ней мог бы расти такой замечательный, солнечный мальчик. Но он рядом с нами, а она без него. Помоги ей, Господи!

Не знаю, как и когда наш сын всё узнает, очень полагаюсь в этом на помощь Божию. Но знаю, что его мама сделала для него всё, что могла. Силы у нас, грешных, невеликие. Мы же молимся, чтобы теперь нам хватило сил сделать для нашего мальчика всё, что сможем. И чтобы ему хватило сил пережить то, что ему ещё предстоит узнать.

И последнее. Мы надеемся, что Андрюша не будет единственным ребёнком в нашей семье. И молимся, чтобы Господь послал нам ещё деток. Сколько посчитает возможным. Весной, собирая документы на второго малыша, мы узнали, что скоро, с Божьей помощью, родится ещё один наш ребёнок (это невероятно, но это факт, хотя врачи в один голос утверждали, что ЭКО и только ЭКО нам поможет). Поэтому мы пока отложили все собранные документы, на время. Недавно мой муж сказал: «А вдруг, когда родится этот малыш, в больнице, где мы нашли Андрюшу, появится кто-нибудь ещё?» Подумал немного и добавил: «Я уже ощущаю себя многодетным отцом».